Another пишет о себе
Я родился в тысяча девятьсот четырнадцатом, в солидном трехэтажном кирпичном особняке, в одном из самых крупных городов Среднего Запада. Семья жила в полном достатке. Отец владел предприятием, которое занималось поставками пиломатериалов. Прямо перед домом – лужайка, на заднем дворе – сад, садок для рыб и, окружавший все это хозяйство высокий деревянный забор. Помню фонарщика, зажигавшего газовые уличные фонари, здоровый, черный, блестящий Линкольн и поездки в парк по субботам – всю эту бутафорию безопасного, благополучного образа жизни, ушедшего теперь навсегда. Я мог бы рассказать еще о старом немецком докторе, жившем в соседнем доме, о крысах, шнырявших на заднем дворике, тетиной газонокосилке и о моей ручной жабе, обитавшей рядом с садком, но не хотелось бы опускаться до шаблонов, без которых не обходится ни одна автобиография.
По правде говоря, мои ранние детские воспоминания окрашены страхом ночных кошмаров. Я боялся остаться один, боялся темноты, боялся идти спать – и все это из-за видений, в которых сверхъестественный ужас всегда граничил с реальностью. Я боялся, что в один прекрасный день мой сон не кончится, даже когда я проснусь. Я вспоминал подслушанный мной рассказ прислуги об опиуме – о том, какие сладкие, блаженные сны видит курильщик опиума и говорил себе: «Вот когда вырасту, то обязательно буду курить опиум».
В детстве я был подвержен галлюцинациям. Однажды ранним утром я увидел маленьких человечков, играющих в игрушечном домике, который я собрал. Страха я не испытал, только какое-то спокойствие и изумление. Следующая навязчивая галлюцинация или кошмар, преследовавшая меня неотступно в возрасте четырех-пяти лет, была связана с «животными в стене», она начиналась в бредовом состоянии от странного, не поддающегося диагнозу, нервного возбуждения.
Я посещал начальную школу с будущими примерными гражданами – адвокатами, докторами, бизнесменами этого крупного городского захолустья на Среднем Западе.
Jouissance, лакановский термин, часто переводимый на русский, как «наслаждение». Из-за такого перевода часто случается путаница, т.к. «наслаждение» в бытовом понимании сводится к «удовольствию», тогда как jouissance это не та удовлетворенность (быть нормальным, иметь тян, быть хорошим любовником), а скорее парадоксальное удовольствие, которое отсылает к смерти, которое доходит до невыносимого состояния (состояния выходящие за нормы). Jouissance отличается от принципа удовльствия почти диаметрально. Принцип удовольствия – это скорее нормализация, избегание боли и страданий, путь наименьшего сопротивления. Jouissance или наслаждение – это то, что выходит за пределы принципа удовольствия. Его невозможно удержать надолго, т.к. это причиняет боль (физиология оргазм, это наверное, самый очевидный пример), но сам путь наслаждения построен на трансгрессии (выхода за пределы) принципа удовольствия. Далее, Лакан развивает мысль об избытке, который присутствует в jouissance, некое добавочное наслаждение, у которого нет цели, но из-за которого наслаждение существует. Этот объект а (objet petit a) и есть причина желания. Он неуловим, и неосмысляем, но движет нашим желанием. Этот избыток, согласно некоторым семинарам Лакана напрямую происходит из языка, а точнее из нехватки, которая существует в языке. То несоответствие реального объекта и означающего в языке – заставляют наслаждение повторятся снова и снова, всего будучи обреченным на неудачу. Возвращаясь к примеру оргазма, я думаю, все кончавшие хоть раз в жизни знают, что наслаждение сидящее в принципе оргазма обещает большее наслаждение, нежели чем предлагает. Пару секунд пика, немного конвульсий, острый момент наслаждения – а далее мы не понимаем ради чего все происходило. Отсюда и идет концепция «думающего члена», завладевающий мужчиной jouissance обещает немыслимое удовольствие в случае секса с той или иной женщиной. И сразу после оргазма, включается принцип удовольствия, столкновение с реальным, нежелание лезть в эти дебри наслаждения.
аккаунт не найден
аккаунт не найден
anotheruno
аккаунт не найден